Инстинкт или навык?

Из книги «Свободное письмо.

Дети учатся писать по методу М.Монтессори»,  «Генезис» 2009 г.

Овладение языком всегда считалось важнейшим приобретением человека в процессе собственного развития. Много лет ни у кого не возникало сомнения, что язык – устная речь, письмо и грамматика – это особое социальное мастерство. Маленькие дети должны приложить немало усилий, чтобы этим мастерством овладеть. В то же время еще двести лет назад Чарльз Дарвин в трактате о происхождении человека усомнился, что язык свойственен только человеку, что только его Создатель наградил таким замечательным подарком. По крайней мере, произвольный лепет маленьких детей, так не похожий на речь взрослых, говорит о том, что человек имеет инстинктивную склонность к говорению. Дарвин сделал вывод, что способность изъясняться средствами языка – настоящий животный инстинкт или «инстинктивное стремление усваивать навыки» – свойство, характерное не только для человека, но и для других видов, например, для птиц, которые учатся петь. При этом язык человека является универсальным инстинктом, ведь дети каждый раз изобретают его заново – поколение за поколением – и не потому, что они учатся, а потому, что не могут иначе. Именно Дарвин в 1871 году впервые сформулировал концепцию языка как особого рода животного инстинкта. И, как часто бывает в истории, его наблюдения постепенно оказались поразительно современными, хотя за последнее столетие ученые убедили нас в том, что язык – наиболее важный продукт именно культуры, высшая психическая способность использовать символы, то есть биологически уникальное свойство, безоговорочно отделяющее человека от животных. Язык властвует над мышлением, а дети учатся говорить и писать в соответствии с ролевыми моделями и образцами. Письму и грамматике обучают в школе, но все знают, что, как исключение, встречаются дети с так называемой врожденной грамотностью. Эти истины для нас настолько естественны и понятны, что мы даже не замечаем, какое, в самом деле, чудо – владение человеческой речью.

По Дарвину мы принадлежим к биологическому виду, обладающему замечательной способностью создавать подробные картины в сознании других людей. Просто издавая звуки при помощи рта, ребенок, которому всего несколько часов от роду, способен вызвать точную комбинацию мыслей в сознании другого человека: «Хочу есть, устал, мне больно, жарко, холодно». А едва научившись держать в руке карандаш, мудрым движением руки, сначала сам того не подозревая, а затем вполне осознанно, малыш передает свои мысли на далекое расстояние: «Мое имя Бруно, это моя мама Катя, мой дом и наша машина!»

Недавние открытия в области лингвистических способностей повлекли за собой революционные изменения в понимании языка и его роли в человеческой деятельности, в наших взглядах на саму природу человека. В своих изысканиях, похоже, мы возвращаемся на пару столетий назад, пытаясь увидеть язык как один из инстинктов, как особую способность человека, прежде всего маленького, впитывать окружающий мир и отражать его. Причем, если существует достаточно исследований по поводу инстинктивного развития устной речи, то подобные исследования о происхождении письма встречаются не так часто. 

Любопытны рассуждения философа и математика Евгения Белякова о значении генной памяти в жизни человека: «Если такая память существует, – пишет он, – если конкретное существо (часть) сохраняется в памяти биосферы (целого), – то, согласно принципу всеобщности взаимосвязей, и филогенез (целое) должен каким-то образом сохраняться внутри онтогенеза (части). И это на самом деле происходит. Это и есть закон Геккеля, закон повторения филогенеза в онтогенезе.1 Но то же самое должно происходить и в психике. Математик, например (как и ребенок в процессе развития), как бы “вспоминает” математику, о чем прекрасно говорит Платон в одном из своих диалогов. Сократ задает вопросы маленькому мальчику, который раньше никогда не слышал ни о какой геометрии. И этими вопросами он будит некие интуитивные процессы у мальчика, и тот создает или “вспоминает” некие нетривиальные математические знания. 

Психика отражает не только внешний мир, но и глубинные математические структуры, единые для всего материального бытия. Математика природы, Космоса рождается не в голове ребенка – процесс генезиса-вспоминания (“всплывания” из глубины памяти) математических структур есть повторение в онтогенезе филогенеза – эволюции математических структур Метавселенной (то есть во всех вселенных, “предшествующих нашей”). Ибо если любой онтогенез есть повторение филогенеза, то историю ЧЕГО хранят толстые тома математической энциклопедии Бурбаки2?..» (Беляков Е., интернет-издание книги «Диалектика Ноосферы», глава 7. Сайт http://planetologija2005.narod.ru/)

1. Имеется в виду закон Геккеля-Мюллера, согласно которому онтогенез (развитие отдельного высшего организма) есть краткое и быстрое повторение филогенеза (стадий развития организмов). При этом онтогенез рассматривается как сжатое и сокращенное повторение процесса филогенеза, то есть тех этапов, которые прошли предки в своей эволюции. За 2 года до формулировки Э. Геккелем в 1866 г. Биогенетического закона, немецкий эмбриолог Ф. Мюллер обнаружил аналогичные явления в истории развития ракообразных. Неоднократно высказывались гипотезы, пока не нашедшие должного подтверждения, что психическое развитие человека повторяет путь развития предшествующих поколений (например, есть соответствие между поведением первобытного человека и дошкольника; поведением человека античной эпохи и младшего школьника и т.п.).

2. Математическая энциклопедия Н.Бурбаки – завоевавшая мировое признание энциклопедия современной математики «Элементы математики», созданная группой французских ученых, выступающих под коллективным псевдонимом Н. Бурбаки.

Подобные рассуждения можно отнести и к доказательствам гипотезы о развитии генной памяти языка. Психологи заметили, что еще в утробе матери ребенок способен слышать и запоминать человеческую речь. Например, если мать регулярно читает вслух одно и то же стихотворение, услышав его после рождения, малыш как-то по-особенному начинает сосать соску. Более того, генетика родителей влияет на внутриутробное развитие артикуляционного аппарата ребенка. Скажем, если родители говорят на языке тюркских народов, малыш быстрее других начнет осваивать твердые согласные и гортанные звуки. Если его родители французы, артикуляционный аппарат ребенка сразу будет настроен на особое произнесение сонорных. Маленькие японцы «заговорят» высокими звуками. У русских родителей дети будут ясно произносить гласные и мягкие согласные, а чуть позже шипящие звуки, которых во многих языках мира и вовсе нет.

Вот пример: становление речи двух малышей, у одного из которых отец узбек, постепенно утрачивающий родной язык, а у второго – финн, говорящий только на финском. Мамы того и другого с рождения говорили только по-русски. Удивительно, что начало становления родного языка у этих детей оказалось абсолютно разным. Маленький «узбек» каким-то немыслимым образом усвоил мелодический строй и интонации совсем незначительного восточного акцента своего отца. Он ясно и твердо произносил согласные звуки, рано стал воспроизводить не очень точное «Р». Общий тембр голоса, за который отвечают в артикуляционном аппарате наши голосовые связки, был похож скорее на узбекский, чем на русский. Совсем по-другому обстояло дело со вторым малышом – «финном». Он, прежде всего, начал тянуть гласные звуки, и этот период продолжался довольно долго. Затем согласные, смягченные в любом среднем слоге русскими йотированными звуками, стал произносить твердо, а его любимыми звуками стали звонкие согласные, которые в финском языке гораздо чаще, чем в русском, удваиваются, впрочем, как и гласные. Русские шипящие маленький «финн» начал успешно произносить в последнюю очередь. В возрасте 5 лет, когда он узнал первые финские слова, он сразу начал произносить их без русского акцента. Выходит, что истоки освоения русского языка, на котором разговаривали с этими детьми их мамы, были совершенно разными. Речь малышей развивалась в большей степени под влиянием речи их отцов. Видимо, немалое значение имело генетически обусловленное строение артикуляционного аппарата детей. Но даже если предположить, что подобные наблюдения научно не точны, не будем же мы спорить с фактом резкого отличия по высоте, тембру и мелодике речи голосов мальчиков и девочек. Значит, природа одарила каждого ребенка, появляющегося на свет, общим ментальным языком, который в процессе взросления начинает развиваться строго индивидуально, в соответствии с биологической, родовой и генной принадлежностью ребенка. Можно сделать вывод и о том, что неизбежность этого пути делает почти бессмысленным любое специальное обучение родному языку. Инстинкт срабатывает сам собой. Срабатывает тот самый закон Геккеля о развитии филогенеза в онтогенезе.

 

Попробуйте спросить четырехлетнего малыша, особенно если он уже начинает читать, как ему кажется надо писать слово ДУБ: «дуП» или «дуБ», он, не задумываясь, ответит «дуБ», несмотря на то, что слышит это слово иначе. Но ведь он не изучал грамматику! А как правильно сказать: «трАмвай» или «трамвАй»? Он засмеется: «Конечно, «трамвАй»! Но ведь в 4 года он и понятия не имеет, что такое ударение в слове! Четырехлетний ребенок, как видим, грамматический гений. Маленьким детям стоит доверять по поводу языка, который они так легко и интуитивно усваивают. И можно показать, что они на самом деле знают такие вещи, которым не могли нигде научиться. Правильный язык всплывает сам собой, как бы припоминается. Мария Монтессори отмечала, что человеческий голос производит на ребенка такое впечатление, рядом с которым даже наше восприятие музыки кажется ничтожным.

Причем сам механизм речи начинает работать раньше, чем слово обретает свой смысл. Малыш прислушивается к голосам отца и матери, не запоминает, но впитывает отдельные звуки, а затем безошибочно воспроизводит те, к произнесению которых способен к тому времени его артикуляционный аппарат. Но как получается, что ребенок овладевает речью настолько правильно и твердо, что она становится частью его психической индивидуальности, а звуки речи, поначалу не имеющие никакого смысла, внезапно становятся понятны его сознанию? Как это происходит? Мы говорим: «Он запомнил». Но, чтобы запоминать, необходима память. Есть ли она у новорожденного? Теперь мы можем сказать: есть! Но эта память особого рода, она вобрала в себя все, что наработало в языке человечество. Генная память сделала человека бессмертным, так как объединила только что появившегося на свет ребенка с миллиардами людей, живших на Земле, и с теми, кто еще будет жить!

Но все-таки, каков механизм овладения человеческой речью? Видимо, малыш обладает совершенно иной формой умственных способностей, типом разума, отличным от нашего, взрослого. М. Монтессори называла эти удивительные умственные способности ребенка «абсорбирующим разумом». «Взрослые, – писала она, – выступают в роли реципиентов: впечатления вливаются в нас, и мы запоминаем их, но не сливаемся с ними, как вода не сливается со стеклом стакана. У ребенка же, напротив, впечатления не только проникают в сознание, но и формируют его. Они как бы воплощаются в нем. При помощи того, что окружает малыша, он создает собственную “умственную плоть». Возможно, абсорбирующий разум и есть главный механизм происхождения генной памяти.

В процессе развития ребенок не только приобретает присущие лишь человеку способности, силу, разум и языковые навыки, но и приспосабливается с их помощью к окружающим условиям жизни. Подобное явление подробно описывали многие известные ученые-биологи. Ричард Земан и Перси Нанн называли особую форму жизненной памяти, при которой происходит бессознательное запоминание, впитывание образа в психику ребенка, специальным термином «Mneme» (греч. «память»). Перси Нанн описал этот феномен в книге «Hormic theory», а также в книге под названием «Education, its data and first principles», которая особенно нравилась М. Монтессори. Она вышла в Лондоне в 1920 году. М. Монтессори отмечала, что мы имеем дело с феноменом, отличным от обычной мнемонической деятельности, с особой чертой психической индивидуальности ребенка. Малыш обладает абсорбирующей восприимчивостью человеческого языка, а адаптация его к окружению оказывается возможной лишь посредством наблюдения и абсорбции этого окружения. То есть М. Монтессори выдвигает именно физиологические основания как принципиальные для построения своих методик. Становится понятным, почему такое огромное значение в развитии речи ребенка она придает зрелости его сенсомоторики и совершенству органов восприятия.

Вот одно из предположений на этот счет нашего современника, американского исследователя Стивена Пинкера: «Если язык – это инстинкт, он должен занимать определенный участок мозга и, возможно, должны существовать специальные гены, обеспечивающие его правильное расположение. Разрушьте эти гены или нейроны – и пострадает язык, в то время как другие части интеллекта будут работать по-прежнему; сохраните их при повреждении остальных частей мозга и вы получите неполноценную личность с нормальным языком, лингвистического idiot savant. Если, с другой стороны, язык – это всего лишь продукт человеческой изобретательности и проницательности, то мы можем ожидать, что ранения и ослабление организма сделают человека глупее в целом, включая язык. Единственное, чего мы можем ожидать, – чем больше тканей мозга повреждено, тем менее умен и выразителен будет человек.

Никто еще не обнаружил орган языка или грамматический ген, но такие поиски ведутся. При некоторых видах нейрологических и генетических повреждений сохраняется язык, но нарушаются познавательные способности и наоборот». И все-таки простые наблюдения за психологическими состояниями ребенка в момент «говорения», особенно за его ответными реакциями на человеческий голос, даже если не проверять эти реакции на специальных приборах, позволяют предположить, что такой волшебный орган или ген языка в человеке есть и малыш появляется на свет вместе с этим геном.

В одной из своих работ М. Монтессори со свойственной ей поэтичностью описывает строение человеческого уха – органа слушания речи. «Внутренняя часть его, – пишет она, – похожа на арфу, имеющую 64 струны разной длины. В маленьком пространстве уха эти струны свернуты в улитку. Перед арфой – барабанная перепонка. Когда звук касается ее, струны начинают колебаться. Именно в этот момент человек воспринимает мелодику речи». Человеческое ухо, оказывается, откликается не на все звуки универсума одинаково, потому что «у арфы не хватает для этого струн». Но их вполне достаточно для восприятия многообразной мелодии именно человеческого языка и всего богатства его нежных и тонких оттенков. Сам инструмент уха таинственным образом сформировался еще до рождения ребенка. Психологи, которые занимались новорожденными, считают, что слух развивается медленнее всего: он настолько инертен, что некоторые думают, будто бы ребенок рождается глухим. В самом деле, любая мама замечала, что ее малышу не мешает спать шум машин за окном. 

М. Монтессори думала, что дело здесь не в слабой восприимчивости малыша, но в сильной сосредоточенности, концентрации его сознания в мозговых центрах, которые специально приспособлены для восприятия именно человеческой речи. Если бы таких изолированных центров не было, ребенок воспринимал бы все шорохи и звуки подряд, но вряд ли научился бы воспроизводить их. Так происходило с детьми, попавшими к волкам и замечательным образом выжившими. Они слышали все многообразие звуков в природе – шум листвы и воды, пение птиц, крики зверей, но остались немыми, потому что не имели опыта восприятия звуков человеческой речи, и их речевые центры спали. Можно сказать, что ребенок осваивает речь благодаря особому механизму, предназначенному для этого. Значит,  целостность языка является частью того, что неотъемлемо принадлежит нам как биологическим организмам, с рождения. Это великий подарок Создателя человеку, а не что-то такое, чему родители учат детей или что может быть усвоено в школе. Как сказал Оскар Уайльд, «образование – прекрасная штука, только неплохо бы время от времени вспоминать, что ничему из того, что стоило бы знать, нельзя научиться». Знание грамматики, которым обладает дошкольник, куда более сложно, чем самые толстые учебники по стилистике или большинство компьютерных языковых систем.

Человеческая речь живет общностью. Если один говорит, а другой слушает, оба они включены в общую сферу движения и текучих форм, охватывающих и омывающих их, словно некое формообразующее море. Современные ученые создали целую науку, занимающуюся изучением этого процесса – кинезику. С помощью специального прибора они попробовали запечатлеть движение воздуха около губ в момент, когда мы говорим. На фотографиях появились маленькие облачка. Оказалось, каждому звуку принадлежит свое облачко. И все они составляют определенную сферу, в которую входят не только сами звуки, но и все, что можно назвать музыкой речи: мелодика фразы и ударение, тембр и интонация, ритмические структуры, высота тона и нюансировка голоса, темп и громкость. Все эти элементы речи воздействуют на малышей гораздо сильнее, чем содержание сказанного.

В начале девяностых годов ХХ века американский ученый Уильям Кондон в работе «Движение новорожденного протекает синхронно с речью взрослого» показал, что «ребенок отнюдь не лежит колодой, вслушиваясь в звуки речи, чтобы затем попытаться сделать нечто подобное собственными двигательными усилиями. Напротив, он с первого же мгновения бессознательно всей своей телесностью встраивается в движения, производимые звуками, словно “выплясывает” поток речи вместе с говорящим со всей точностью и закономерностью, не привнося туда ничего своего. Это еще не имеет ничего общего с эмоциями и мышлением, а представляет собой чистую деятельность, формообразующее движение. Из этого-то движения ребенок и строит позже свою речь».

Услышав ласковые слова матери, склонившейся над детской кроваткой, младенец мог бы сказать ей, что прежде до него не доходил ни один звук, наполняющий пространство комнаты, но именно нежный материнский голос коснулся самой глубины его души. Никакой другой зов, кроме этого, не нашел бы к ней доступа. Мать – необученный учитель словесности – развивает речь малыша спонтанно. Осознает ли она, разговаривая с ребенком или даже просто в его присутствии, какую ответственность берет на себя?

Когда-то меня поразила мысль, высказанная в прочитанном мною тексте. «Вначале было Слово», – говорится в Евангелии. На примере развития человеческого языка становится понятным, что означает эта загадочная фраза. Хотя слова произносит взрослый и кажется, что без него никто не может воздействовать на малыша, энергия слов вряд ли проистекает от этого взрослого. Его самого «сделало» Слово!» А ведь действительно, взрослый лишь передает волшебную энергию слова ребенку, который стремится говорить человеческим голосом и понимать человеческую речь, как в свое время, когда он был маленьким, эту энергию передали ему его родные.

В последние годы жизни Мария Монтессори много размышляла о космической сущности человеческой жизни, о том, что ребенок – существо космическое. И хотя в нем заложена наследственная модель поведения, он, в отличие от других млекопитающих, обладает уникальной способностью вести себя иначе за счет впитывания окружающего мира. В ее терминологии появилось много слов и понятий, связанных с астрономией. Так было введено понятие «туманностей» – «nebule». В звездной туманности частички вещества разбросаны так далеко друг от друга, что не создают никакой плотности. И, тем не менее, они образуют некое небесное тело, которое можно увидеть с очень большого расстояния. Именно из звездных туманностей возникли все небесные тела. Также и человек, существо космическое, постепенно собирает себя из многих «туманностей» – языка, мыслей, движений, социального поведения. М. Монтессори пишет, что из «небуле» языка ребенок получает стимулы и импульсы для создания собственной, но присущей его окружению речи, которую он абсорбирует в соответствии с определенными законами. «Благодаря туманной энергии языка ребенок учится отличать звуки речи от прочих шумов, окружающих его. Эта энергия позволяет ему воплотить в себе способность говорить, что является отличительным знаком человеческого рода. Языковая туманность не несет в себе конкретные формы того языка, который будет развиваться в малыше.

 

Но с какой бы речью ни столкнулся ребенок при рождении, она может быть им построена и развита за тот же срок и благодаря тем же приемам, что используют все остальные малыши на планете». Говоря о явлении «небуле», М. Монтессори вовсе не была склонна утверждать атомистическую теорию строения разума. Для нее ментальный организм являлся некоей динамической целостностью, структурой, которая менялась благодаря активному освоению окружающего мира. Исходной ступенью развития этой динамической целостности была «туманность».

Лев Семенович Выготский в работе «Проблема возраста» говорит о рудиментарном состоянии психической жизни новорожденного, из которой приходится исключить все собственно интеллектуальные и волевые явления сознания. У ребенка нет ни прирожденных представлений, ни восприятия внешних предметов как таковых. «Единственное, что мы можем допустить с некоторым основанием, это глухие, неясные состояния сознания, в которых чувственные и эмоциональные части неразрывно слиты так, что мы можем называть их чувственными эмоциональными состояниями». И вот эту-то густую мглу нам надо постепенно рассеивать, прояснять, если мы хотим содействовать правильному развитию речи у детей. Ведь научаясь воспроизводить формы звуков, ребенок одновременно развивает свой мозг, формирует его. В это время закладываются основы его интеллекта, и взрослые вносят в это дело решающий вклад: ведаем мы о том или нет, любым произнесенным словом мы воздействуем на физический организм ребенка, а тем самым влияем на формирование его душевных и умственных способностей в последующей жизни. Влияем, но и только!  

Статья из журнала №1 (16) 2009 

Фото: интернет-источник